Основным занятием жителей в Сызрани в начале прошлого века было земледелие. Фабрично-заводская промышленность развита была очень слабо, а мелкие промыслы имели второстепенное значение.

Прадед одного из наших журналистов человеком, по старым временам, был, как бы сейчас сказали, «продвинутым». А еще – охочим до шуток. Узнав, когда в их деревеньку должен прийти первый трактор, а техника эта для большинства людей была невиданной диковиной, усмотрел его еще за лесом и побежал по улицам, крича: «Спасайтесь! Черт! Черт идет!»

Народ, даже зная земляка, тут же и купился. А как не купишься, если на тебя прет что-то рычащее, грозное, черно-красное, да еще и вовсю дымящее. Конец света наступает!

Полезли прятаться кто куда. Потом разобрались, конечно. А там и попривыкли. А вот во что шутка лично ему обошлась, прадед никогда не рассказывал.

Шутки шутками, но основным занятием жителей у нас в начале прошлого века было земледелие. Фабрично-заводская промышленность развита была очень слабо, а мелкие промыслы имели второстепенное значение. Сеяли и собирали много, в том числе и такие культуры, за которые сегодня можно за решетку отправиться. Ту же коноплю, например.

Наш краевед Н.О. Рыжков в «Географическом очерке Сызранского уезда», вышедшем в 1926 году, отмечал: «Значительно упал посев пшеницы и овса. Значительно возросло просо. Это и понятно: легче всего было засеять им поле после пережитых тяжелых лет. Но за последние годы мы видим уже снижение посевной площади проса и постепенное повышение посевов пшеницы и картофеля. Подсолнух, вызванный недостатком жировых веществ, продолжает держаться на послевоенной высоте».

Вывод автора был однозначен: «По сравнению с довоенным временем по мере поднятия с.-х. нам предстоит добиться некоторого уменьшения просяных посевов и увеличения посевов пшеницы, овса и техн. культур». Но для этого нужна была и техника.

«До революции у крестьянства не было ни одного трактора в уезде, в 24 г . – 6, теперь их около 30, и сделано еще больше заявок», - говорит Рыжков.

Так, буквально по классику, стальной конь шел на смену крестьянской лошадке. Посевные же площади росли благодаря возвращению солдат, переходу помещичьего инвентаря в руки крестьян, но и не только. Автор, задаваясь вопросом о том, что получило крестьянство от Октябрьской революции в поле, свидетельствует: «Во время самодержавия крестьянство нашего уезда местами имело столько земли, что «куренка выпустить было некуда». Безземелье душило крестьянина». А в 1924 году в уезде было уже более 50 колхозов, 20 из которых, что бы это ни значило, «смогли поставить хозяйство на культурную высоту».

А вот вопрос расслоения деревни в то время снят не был.

Рыжков отмечает: «В период гражданской войны кулацкие хозяйства упали было в 10 раз, но с развитием товарооборота в деревне процент этих хозяйств сразу возрос за два года в пять с лишним раз, и дальше в 25 г. этот процент не только удержался, даже несколько увеличился. Одновременно за последние годы в группах бедняцких и середняцких наблюдается некоторая неустойчивость, переливание из одной в другую, но отмеченное увеличение % кулацких хозяйств с одной стороны, рост батраков (в 26 г. число батраков дошло до 1123) – с другой и, наконец, наблюдавшаяся в деревне аренда (весной 26 г. свои земельные участки в аренду сдала десятая часть всех дворов)…».

Основываясь на данных статистики, Рыжков указывал на угрозу «пролетаризации» части бедняцких хозяйств и выделения из группы середняцких части хозяйств в бедняцкие, а части в кулацкие. Продолжался этот процесс долго.

Фото: КТВ-ЛУЧ